– Катьюнька! Куда собралась то на день глядя? Ходи-ка сюда! Парой слов хоть перекинемся. – раздалось от забора. “Вот бес ее направил! Только разговоров мне сейчас и не хватает”, – ругнулась про себя Катя, но шмыгнуть, узнанной мимо подруги, да еще в утреннее время, когда багровые краски Ярого Ока уже начали проступать на горизонте, было никак не возможно. Пришлось подойти к приоткрытой калитке за которой, стояла улыбающаяся Настена, Когда Настенкины губы мягко ткнулись Кате в висок, единственно доступном для поцелуя месте, на ее лице, тщательно укутанным платом, Катерина почувствовала легкий укол совести. Настена была уже на восьмом месяце, а лучшая подруга, живущая через улицу, не может даже улучить немного времени зайти попроведать-поболтать, разделить радость. И упреки в ее адрес не замедлили обрушиться. Катя только виновато кивала и улыбалась, под платом невидимо. Наконец Настена закончила журить подругу, и, сияя глазами начала ворковать о своих нехитрых радостях: о том, что Федор на днях вернулся с Приграничья, что дитятко толкается вовсю внутри – “неугомонное такое”, что они с Федором хотят девочку и назовут ее Аленкой, а пусть и хлопец будет, тогда Валерием назовут в честь деда, то-то старик порадуется, что Федор хочет повезти ее рожать в город, а она боится. Когда Настена наконец, повторила свой вопрос о том куда “Катюнька” собралась, да еще в дневном уборе, Катя ответила уклончиво, мол бабке совсем худо стало, надо в Брюховецкую сбегать, у Бобрихи кореньев взять для отвара, свои то кончились. Настенка в ответ замахала руками: “Нечего восемь километров туда и обратно ноги бить, сходи к Старшине, они со сменным нарядом сейчас туда поедут и тебя захватят”. Пришлось и тут соглашаться, кивать. Наконец подруги после объятий и взаимных пожеланий удачи расстались. Катерина шла по улице, склонив голову и кусая губы. Надо же было так глупо вляпаться! Настенка-заботница обязательно попросит узнать у Федора, добралась ли Катюнька до Брюховецкой. Придется теперь еще чего врать, а впереди предстояло еще незаметно выскользнуть из самой станицы, пройти по покосью и добраться до Бучажины. Там она должна дождаться Вука и Лесу. Катя ушла от Клима раньше всех. Почему-то он сегодня был на удивление тих, не балагурил привычно, все шептался о чем-то с Вуком, пока они с Лесой и Иринкой говорили разное, а потом, когда она пошла домой, предложил выйти через лаз в тайном схороне под полом.

   Вук и Леса. Призрачной тенью, скользнув между высокими заборами последних домов, Катя в который раз припомнила тот День почти полугодичной давности…

   …Как так вышло, что она не заметила приближения Рассвета, Катя до сих пор понять не могла. Ни Гнилой Туман, необычно плотно укутывающий края Бучажины по которым она ползала, ведя охоту на Золотые Коренья, ни нежданная удача и азарт, охвативший ее, не могли служить объяснением тому, что она, всегда осторожная и предусмотрительная, забыла о времени. Наверное, это была Судьба, но тогда Катя винила лишь свою жадность. Долго она не выходила за край сгустившегося Тумана и едва вышла, бережно укладывая в суму слабо светящийся корешок, едва одолела крутой склон овражка, едва шагнула за вторую Границу, по глазам полоснул, – Свет! Нет, конечно, это еще не был тот Свет, безжалостный, смертельно палящий свет Ярого Ока. Это был только его предвестник, отраженный, от на глазах выцветающего неба, отблеск, но Бичи Господни уже ударили в верхушки Жертвенных Столбов и те ослепительно и страшно сверкали. Утро заканчивалось! Наступал День! Катя скорее автоматически, чем осознанно сделала шаг назад и, споткнувшись обо что-то, кувырком полетела, на дно оврага. Туман сомкнулся над ней. Земля кинулась куда-то вверх и вперед, а потом в спину что-то ударило, сильно и грубо поволокло вниз, а после последовал удар по затылку. В глазах еще раз ярко вспыхнул Свет, и сразу пришла Тьма. Катя потеряла сознание.

   Вернувшееся сознание принесло с собой нестерпимую боль в затылке. Ломило так, что Катя едва не заплакала, а когда она попробовала пошевелиться, то ее охватил внезапный приступ тошноты. Тогда она открыла глаза. Все вокруг терялось в цветном Тумане. Он был непросто цветным, он переливался и играл самыми различным красками. Примерно так же играет и ночное небо перед непогодой, но небо было всегда высоко, а Туман тут, протяни руку и она скроется за этими движущимися, свивающимися и пляшущими волокнами красок. Катя лежала, открыв глаза и наблюдая за этой таинственной пляской. Сколько она так пролежала: пять минут, полчаса, она не знала. От волшебной картины, боль в затылке, казалось, уменьшилась, и дурнота стала проходить.

   Протянуть руку. Это оказалось неожиданно легко. И она не исчезла, только окрасилось неожиданно и чудно, цвет менялся каждое мгновение. Духи-хранители Бучажины напомнили о себе, давно она не приносила жертвы, Кате все никак не удавалось найти горячей крови, даже крысы стали редкостью по нынешним временам, а холодную кровь здешних гадов, в изобилии населяющих топи Бучажины, духи не принимали.

   Ноги тоже шевелились, только они лежали гораздо выше головы. Вообще, как оказалось, Катя ничего не сломала и не повредила, если не брать в расчет такую ерунду, как липкий от крови затылок (дно оврага было усеяно камнями) и набившейся за шиворот грязи. Ей удалось перевернуться на спину, и правая рука, упирающаяся в холодный гладкий камень, скользнув по его боку, окунулась во что-то ужасно холодное. Это был малюсенький родничок. Это его клокотание слышала Катя, лежа на спине. Значит, не в голове шумело. Катя зачерпнула в ладонь ледяной, но, как она знала, совершенно чистой воды, и, со вздохом облегчения, вылила на ноющий затылок. Когда ссадина была промыта и голова почти перестала кружиться. Катя попыталась подняться на ноги. Это ей удалось со второй попытки. “Крепкая ты у меня девка! Вырастешь – пахать на тебе буду”. – Катя, казалось, услышала, смеющийся голос отца. На глаза почему-то навернулись слезы. “Ну вот. Еще раз треснусь покрепче и вообще разревусь”, – мысленно уколола себя Катя.

   Она тихонько поковыляла по дну овражка, медленно соображая, что ей теперь делать. “А что собственно делать? Ждать вечера”, – пришла в голову здравая мысль. Действительно, хотя станица была от края Бучажины всего то в двух километрах, но соваться под лучи Ярого Ока в середине Лета, было равносильно самоубийству. Причем весьма и весьма мучительному. Катя невольно содрогнулась, припомнив залитые Светом Жертвенные Столбы. Во всех страшных сказах упоминались эти Столбы. Любая сопливая девчонка или пацаненок, знали, что в смутные времена потерявшие веру в Господа люди приносили жертву Сатане и Бесам его, привязывая раздетых до нага людей к этим Столбам утром, и оставляя их одних перед Гневом Ярого Ока на весь День. Потому то и сгинули эти поклонники Сатаны, сгинули не оставив потомства, в наказания за свои злодеяния. А жертвы Сатана принимал охотно. Они то и становились немряками – ужасом рода людского.

   Катя живо представила себе, как сейчас, под палящими лучами Ярого Ока, крадутся со всех сторон немряки почуявшие ее запах, крадутся и ныряют, один за другим, под полог Тумана. Потому, что сейчас День – время охоты.

   – Нет! Хватит всякую ерунду придумывать! – она гневно сжала кулаки, добавив непечатное ругательство. Грубое охранительное заклинание кануло в Туман. Катя выбралась на другую сторону овражка и, нащупав жесткие метелки сухотника, опустилась прямо на них, как на пружинящий стул.

   Конечно, никаких немряков близко и быть не могло. Последний раз изловили одного пол года назад у Островской и все. Не каждый немряк может добраться до станицы внешнего круга. Так что можно искать место для ночлега и спать до наступления вечера. Если удастся уснуть.

   Судя по преобладающему в Тумане фиолетовому цвету время близилось к полудню. Все добрые люди в это время уже девятый сон видели. Сколько же она провалялась на дне оврага?

   Катя мысленно представила себе, в какую сторону идти, чтобы набрести на деревянное ломище – самое сухое и безопасное место в Бучажине. Представлялось плохо. Слишком много она проползла, уткнувшись носом в землю в поисках кореньев. А что тут думать! Надо идти в ту сторону, куда и шла. Если впереди граница Бучажины, то это направо.

   Отхлебнув из притороченной к бедру фляги, немного воды и, после некоторого колебания, отломив малый кусочек корня, Катя положила его под язык (все равно теперь долго не уснуть). Посидев еще минут десять, она почувствовала прилив сил и звенящую бодрость во всем теле. Корень действовал безотказно. Она сплюнула тягучую слюну на ладонь, помочила кончик указательного пальца и нарисовала им крест на левой щеке, чтобы хоть немного ослабить вредное воздействие одуряющей мозг силы. Затем она встала со своего сидения и зашагала в отмеченном направлении. Ходьба давалась удивительно легко, шаги казались огромными, будто на ногах ее были сказочные сапоги-скороходы, которые по километру за шаг “брали”. Ни разу она, ни обо что не споткнулась, дивясь своей ловкости. Однако, голову Катя не теряла и, прошагав так еще минут десять, на ходу выплюнула обсосок на землю, быстро перекрестив свой рот. В другое бы время и в другом месте, она ни за что так не поступила. Поиски Золотого Корня были утомительны и небезопасны, – духи-хранители ревниво оберегали свою собственность: стоило лишь немного порезаться об острые, как лезвие косы листья-стебли этого растения, и зловещая хвороба глубокой бучажины просачивалась через малый порез, овладевая человеком. Человек умирал по разному: то сходя с ума, разрывая себе рот и выдавливая глаза; то покрываясь жуткими пузырями, которые лопаясь превращались в смердящие язвы; то начинал дристать нещадно, сначала своим дерьмом, потом черной желчью, позже кровью и собственными потрохами. Такое занятие никак не подходило молодой девушке четырнадцати лет, тем более, что употребление Золотого Корня никак не приветствовалось Церковью. По церковным канонам считалось, что Золотой Корень был сродни Черному Ведьмачьему, который добывали много южнее, он рос в Приграничье и на пустошах Выжженой земли. Катя слышала, что Ведьмачий Корень ценится на Севере и Западе. Из него изготовляют снадобье, принимая которые человек видит постыдные видения, им овладевает бесовская похоть. Раз попробовав это снадобье ни о чем другом уже и думать не хочется, кроме как испить этого зелья еще раз. Бесплодной женщине оно помогало забеременеть, и она рожала двойню. Один из рожденных всегда немряк. Только вконец отчаявшаяся баба могла пойти на такое. Говорят, что бывали случаи когда немряк загрызал своего брата еще в утробе.

   Слава Господу, в станицах бабы рожали исправно. Только вчерашней Ночью Настенка забегала к Кате, вся запыхавшаяся и растрепанная. Оказывается врач, приехавший с патрулем Островцев, и проведший плановый Осмотр в их станице сказал Настене, что она уже на втором месяце беременности. Катя искренне порадовалась за свою подружку. Настена ровно год была жената на Федоре станичном дружиннике, а ведь она была на два года младше Кати. Сама Катя замуж могла выйти давно и женихов было хоть отбавляй, но желания обзавестись семьей, нарожать кучу детишек – идеал любой порядочной девушки, у Кати, как раз и не было. Она никому не сознавалась в своем греховном нежелании, женихов обсмеивала, то ли в шутку то ли всерьез заявляя, что выйдет замуж только за командира цветной роты или за северного князя. Не имея кормильца, ей приходилось браться за опасную работу, чтобы прокормить себя и бабку, промышлять сбором Золотого Корня, якшаясь с контрабандистами.

   Родителей Катиных убили бандиты-хитники на покосье. На том самом, которое она сегодня проходила, отправляясь на бучажину. Ей тогда было десять лет.

   …По идее погибнуть должны были они все вместе. Вылетевшая на взмыленных конях шестерка хитников рвалась к Бучажине, нырнув в Туман они могли оторваться от преследования патруля островцев гнавшихся за ними на вездеходе. Жиденькая цепочка косцов оказалась между Туманом и бандитами, они прокашивали у самой границы Тумана, который по обыкновению, отступил на Ночь, обнажая оберегаемые от Ока луга. Катя хорошо помнила, как внезапно охнула мама, стараясь прикрыть ее своим телом, как отец бросился к наметанной скирде за дробовиком, как кто-то стоявший ближе к скирде уже вскинул ружье и гулко грохнул выстрел. Потом мама бросила Катю на землю и сама упала сверху, а над ними раздался страшный храп, содрогнулась земля и большое черное копыто бандитского коня, очень близко, буквально в полуметре, яростно забилось, задергалось, накрывая Катю фонтаном из грязи, сена и клочьев стерни. Катя отпрянула, стараясь прочистить глаза и выплюнуть все, что попало ей в широко открытый криком рот. Мама над ней поднялась и Катя, вставая на четвереньки, увидела, что совсем рядом с ними, бился в мучительной агонии гнедой конь. Его шея была разворочена картечным зарядом, кровь хлестала тугими струями, изо рта валила клочьями кровавая пена. Рядом с ним, шатаясь, вставал с земли хитник. Отец, видимо уже потративший оба заряда своей двухстволки, мчался прямо на него, держа ружье за стволы. Еще несколько мгновений и приклад ружья обрушился бы на голову бандита, но тот вдруг поднял руку, и навстречу бежащему отцу из нее вырвался огонь. Он дернулся, попятился, рухнул прямо к ногам бандита. Мама закричала страшно и бросилась на него, толкнув Катю на землю. Хитник быстро обернулся на крик и встретил маму страшным ударом в лицо той же рукой. Потом он наклонился над своим конем и когда снова распрямился, во весь рост, в другой его руке холодно блеснула узкая и длинная полоска стали…

   Катя остановилась. Сердце ее бешено колотилось, где-то тут, по ее прикидкам, должен течь Тухлый ручей. Она обязана была его пересечь по дороге к ломищу. В ушах гудела кровь, и прислушиваться было довольно тяжело. Вот торчат метелки сухотника. Еще пара шагов, как бы не провалиться в размытую ручьем щель в почве. Туман хороводит цветными сполохами. Вот. Вот оно журчание. Теперь нужно осторожно спуститься по склону.

   …Кругом стоял бабий крик. Грохнуло несколько выстрелов. Рядом раздалась грязная ругань.

   Катя, всхлипывая, вжималась в колючую стерню, не спуская взгляда с убийцы ее родителей. А он схватил под уздцы пляшущего коня, который чуть не опрокинул его своей грудью.

   – Слезай, идиот! Куда прешь на своей кляче? Вот он туман. Дальше пойдем пехом, – отрывисто говорил хитник.

   Другой бандит, послушно спрыгнул с коня и хрипло дыша, метнулся к границе. А Убийца внезапно обернулся, сделал пару широких шагов и, сграбастав за грудки, пискнувшую от ужаса Катю, поднял к своему лицу. Скобленая рожа бандита ухмылялась. В ярком свете луны Катю увидела, что глаза у него очень светлые, наверное голубые.

   – Хочешь жить? – Убийца подмигнул Кате.

   – Хочу, – прошептала одервеневшими губами и почувствовала, как по ее ляжкам потекли горячие струи.

   – Все хотят. Ну ладно. Живи. Я вернусь за тобой через несколько лет. Смотри, не выходи замуж, – он довольно расхохотался и впился в ее рот скользкими и твердыми губами.

   Катя задергалась, а язык бандита уже копался в ее рту. Она замычала, отчаянно вырываясь, ее рука со всей силы метнулась к животу насильника. В ней был зажат, загодя вытащенный из ножен, узкий и длинный нож, подарок отца ко дню ее рождения. Однако, хитник оказался быстрее ее. Он отшвырнул Катю, как щенка. Нож только распорол куртку. Бандит с удивлением оглядел широкий разрез, сунул туда руку, словно не веря, потом поднял глаза на сжавшуюся Катю. Она зажмурилась в ожидании боли.

   – Смотри. Я вернусь за тобой, – раздалось над ней. И вслед за этим хохот… Глумливый хохот был слышен до тех пор, пока Убийца не пересек Границу, растворившись в Тумане, а Катя лежала, содрогаясь от рвотных спазмов, щедро заливая покосье своей блевотиной…

   …Так было. И Убийца, четыре года назад шел, наверное, той же дорогой, что и Катя сейчас. Может, он давно уже мертв. Может он сдох в тот же день. Одного бандита поймали на северной окраине бучажины, когда он пытался пробраться мимо постов островцев. След другого, того самого – Убийцы, уводил в самые непроходимые места, в гнилище. Наверное, он сдох захлебываясь отравленной жижей мертвых болот, и пару дней его тело служило пищей для мелких, гадких тварей живущих в недрах самых гиблых мест Бучажины. Может так все и было. Но мысленно, Катя не раз настигала Убийцу и бросала ему в лицо: “Я сама нашла тебя, для того чтобы ты стал падалью!” С его морды сходила отвратительная ухмылка, он валился на колени и Катя явственно ощущала запах мочи и кала, запах страха, видела лужу, в которой он стоял. А потом. Потом Катя брала его за волосы и разрезала горло Убийцы от уха до уха и смотрела, смотрела в его паскудные светлые глаза, наблюдая за тем, как мольба о пощаде сменяется смертным ужасом, и жизнь выходит из тела вместе с кровью. И, наконец, когда последняя искра жизни в его глазах угаснет, она выпустит его волосы, тело бандита опустится в лужу из мочи и крови, и Катя вместе с плевком бросит Проклятье, которое произносят над поверженным врагом, чтобы Сатана пожрал его черную душу.

   Часто ей даже снился такой сон. Еще чаще, наяву, она грезила, сжимая рукоять того самого ножа, что не вспорол брюха убийцы. Год от году жажда мести росла. Может, она была одержима бесом? Пусть даже так, если этот бес даст ей возможность полоснуть ножом по горлу убийцы, она была согласна покориться ему. Этими кровавыми грезами Катя ни с кем не могла поделиться. Это был ее груз. Странный огонь, все чаще, загорающийся в ее глазах пугал людей. Бедная бабулька подолгу молилась после того, как глухим Днем Катя вскидывалась со своей постели разражаясь не то смехом, не то клекотом. Именно жажда мести толкала ее посещать место казни пойманных преступников – площадь перед Тюрьмой в Брюховецкой. Катя всегда проталкивалась в первые ряды, чтобы заглянуть в лицо приговоренного, в его глаза, пока они не закрылись навсегда, но среди всего этого сброда: воров, убийц, контрабандистов и хитников не было Того. Каждый раз, уходя с места казни, Катя испытывала сложное чувство облегчения, ярости и неутоленной жажды мести…

   Вот и ломовище. Катя перешла ручей, и темные силуэты причудливо изогнутых деревьев выступили из цветного Тумана навстречу Кате, протягивая скрюченные ветви. Катя знала, что они не мертвы. Когда Граница перемещалась – деревья засыпали, хороня искру жизни в самой своей сердцевине. Здесь было сухо. Тут всегда вставали на дневку станичные мужики, когда восход Ярого Ока заставал их на Бучажине, но покос закончился уже две недели назад, и сейчас, кроме Кати, на ломовище никого не было. Она быстро отыскала шалаши, старое костровище. Тут она бывала чаще, чем в соседних станицах и все для нее было знакомо и привычно. На ломовище Туман был не так густ, и цвета теряли свою насыщенность, бледнея едва трепеща. Катя могла различить силуэты деревьев за два десятка шагов. Однако она не собиралась оставаться на дневку в одном из стоящих здесь шалашей. Она знала укромное местечко чуть подальше. Ее любимое место еще по детству.

   Катя углубилась в Бучажину метров на двести, под ногами зачавкало. Деревья здесь были живы, а их прихотливо изогнутые стволы практически не различимы за густой синью. Туман вновь сгустился, но цветные переливы поднялись выше головы. Скоро почва под ее ногами стала круто забирать вверх, а деревья встали дружной загородой, переплетаясь друг с другом ветвями. Для несведущего эта преграда казалась непреодолимой, но Катя не относилась к таковым. Пройдя десяток шагов, она наткнулась на россыпь больших плоских камней. Удовлетворенно хмыкнув, опустилась на корточки и поползла вдоль изгороди пока не нащупала рукой большой гладкий сук, смахивающий на здоровенную мосалыгу. Лаз был тут. Нырнув в лиственную синеву, согнувшись почти пополам, пошла вглубь древесной загороды. Сплошная древесная загорода была толщиной метров двенадцать, потом деревья начали нехотя расходиться. Наконец Катя смогла выпрямиться во весь рост и шагнула на маленькую полянку. Катя знала, что ее диаметр не превышает двух десятков метров. Дальше деревья вновь сплетались своими руками, образуя уже непроходимую чащобу. Здесь и было ее укрывище. Самое удивительное, что и над ее головой кроны деревьев смыкались, как купол и редкий ливень мог просочиться сюда, а самые верхушки возвышались над Туманом на несколько метров. В хорошую погодную лунную Ночь, с околицы Станицы над молочно-белым пологом Тумана, можно было видеть эти верхушки, они напоминали Кате черную накипь, образующуюся на поверхности только вскипевшего отвара Золотого Корня.

   Катя со стоном опустилась на охапки сухотника и с облегчением стянула с себя тяжелые сапоги. Справившись с обувью, она ослабила ремни портупеи, расстегнула куртку грубой кожи, распустила завязки на рубахе и штанах, и откинулась на спину, разбросав в стороны руки. Только сейчас она почувствовала, как устала, и как приятно растянуться во весь рост. Мысленно она воздала хвалу Духам-хранителям, похоже, что они ограничились лишь одной злой шуткой, просто напомнив самоуверенной девчонке, что ее жизнь в границах Бучажины принадлежит только им. И только начали отмякать расслабляться мышцы одна за другой, только ноги и поясница робко и сладко заныли, словно еще не веря в то, что они наконец-то избавлены от многочасового напряжения, и глаза можно было прикрыть веками, а не таращиться натужно, стараясь отличить реальность от цветного морока, в этот то самый момент совсем рядом, в каком-нибудь метре раздался… Звук!

   Сердце оглушительно тукнуло, внутренности сплелись в ледяной ком и ухнули в низ живота, колени дрогнули, в голове мелькнули ужасные в своей отчетливости картины: ледяная хватка немряка, его острые когти, распинающие тело, срывающие одежду; льдистый отсверк бандитского тесака вспарывающего хрящи грудины, волосатые лапы, выдирающие еще трепещущее сердце девственницы, и еще бог знает, что – пучеглазые и клыкастые кошмары с воем и гиканьем выныривающие из самых потаенных уголков сознания. Но руки не подвели, правая молниеносно скользнула к рукоятке ножа, а левая зажала рот, запечатывая, не крик еще, судорожный всхлип. В следующее мгновение она уже контролировала себя полностью.

   Звук повторился. Что это было? Еще раз. Это же вздох! Ну да. Полувздох-полустон.

   Словно ящерка-мышатница Катя бесшумно-ловко переметнулась на живот и замерла в этой позе, уподобившись готовой к броску татуированной охотнице: позвоночник изогнут, босая ступня правой ноги, превращенной в пружину, надежно упирается в землю, именно она совершит первый толчок, когда тело развернется, навстречу врагу; пальцы левой руки, как когти надежно впиваются в землю, эта рука, добавив энергии в толчок ноги, метнется вперед хватая врага за горло или отведет его первый удар, упреждая; правая же рука с зажатым в ней ножом, со скрывающимся до толе под запястьем клинком острием к плечу, вертанет кистью и лезвие вспорет кожу, входя все глубже и дальше в его тело. Пока же замереть, приникая брюхом к земле, настороженно вдыхая влажный воздух, стараясь уловить среди прелости трав, листвы и прочих запахов Бучажины знакомых с детства, запах врага, напрячь зрение, склонив голову, прикрывая глаза ресницами, чтобы не выдали своим предательским блеском, вглядываясь в белесую мглу, стараясь различить его силуэт и прислушаться, стремясь уловить странные звуки, потревожившие покой в ее Убежище.

   Прошло минуты три, растянувшиеся в вечность, заныли мышцы, протестуя против неожиданной нагрузки, перекрученная рубаха больно впилась в кожу, штаны почти сползли с бедер, превратившись в помеху, соленый пот градом катил со лба, потом звуки повторились, но, услышав их снова она уже знала: в двух метрах от нее, в охапке сухотника лежит человек, и что между стонами он просто дышит, тяжело и хрипло. Ранен или болен, приторный запах гниения человеческой плоти нельзя было спутать с умиранием трав. Хитник или контрабандист. Брошен или спрятан. Первое “или” было совсем не важно, второе занимало Катю больше, кое-какие связи с контрабандистами у нее были, и не только среди тех, что скупают наркозелье. Порой она прятала в свои тайники, приглядывая за ними, контрабанду: спирт, чай, кофе, табак, лекарства и прочие запрещенные для частной реализации товары, имея с хранения свой малый процент. Хитник же был настоящий враг. В зависимости от второго “или” приобретало значение и третье. Если хитник не брошен, то за ним могли вернуться в любой момент. Так или иначе, время терять нельзя.

   Отличить хитника от контрабандиста было просто. Эти кланы смертельно враждовали друг с другом. Контрабандисты пользовались негласной поддержкой среди малоимущих станичников, хитники же были опасными зверями, всего на одну ступень выше немряков. У каждого контрабандиста имелась клановая татуировка – крест с загнутыми в одну сторону концами, на тыльной стороне руки, прямо на сгибе локтя. Даже Островцы захватывая контрабандиста не сразу набрасывали ему петлю на шею, иной раз его можно было выгодно обменять на солидную партию боеприпасов. Хитники же никогда не метили себя. Сделать нечто подобное означает самому себе подписать смертный приговор. Их дело было прибыльнее и много опаснее: захваченного живьем хитника сажали на кол, мертвого же подвешивали крюком за ребра, для всеобщего обозрения.

   Человек лежал на спине, головой к Катерине. Можно было протянуть руку и полоснуть его по горлу, разрезая гортань и кровеносные жилы. Слабый хрип поглотит Туман. Но все же кто он? Раненный застонал отчетливее. Катерина склонилась ниже, к его лицу, стремясь разглядеть получше. Ладонь левой руки опустилась на траву, на расстоянии пяти пальцев от головы незнакомца и тут же отдернулась, ощутив нечто совсем не похожее на колючие стебли сухотника.

   – Что это?! Боже, это волосы! Это женщина! – произнесла вслух, потрясенная Катерина, недоверчиво ощупывая мягкие локоны.

   Среди контрабандистов не было женщин. Тем более среди хитников, эти охотились за женщинами. Кто она? Их жертва? Ранена и искалечена, потерявшая свою ценность, брошена подыхать этими животными в Бучажине! Откуда она? Точно не из станиц. Длинные волосы были только у городских. Здесь же волосы у баб никогда не достигали плеч. Городской доктор говорил, что если хочешь быть здоровой и рожать крепких детей, то нужно стричься, как можно короче. Городских же женщин это почему-то не касалось, Катя видела у них такие сложные прически, на которые нужна масса волос. Правда станичные бабы посмеивались, говоря, что они не настоящие, а накладные, что-то вроде шапок. Все равно Кате это казалось очень красиво. Например, госпожа Юлия – Радетельница Рожениц, прически у нее были безупречны и элегантны, а волосы густые и сильные, цвета белого сполоха. Сама Катя имела не очень то короткую прическу, повязывая кожаную ленту, расшитую цветными женскими узорами-оберегами, через лоб и затылок, тогда волосы не падали на лицо и не мешали. Такие ленты носили мужчины, это было удобно

   Незнакомка могла быть только из Города. Может она шлюха? Бесплодные ценились меньше. Вполне возможно, что хитники таким образом избавились от менее ценной части своего груза.

   Однако следующая находка противоречила всем ее прикидкам. Возле правого бока раненной, под настоящей сумкой с наплечными лямками, прочной и красивой, такие очень удобны для носки в дальних походах, лежал… автомат. Небольшой, с коротким рыльцем и со складным прикладом. Может другие бабы и не знали, но Кате, в тайне мечтавшей о собственном огнестрельном оружии, желательно автоматической винтовке с хорошим боем, было хорошо известно, что такие смертоносные игрушки состоят на вооружении у дворцовых гвардейцев генерал-губернатора Края. Подобные автоматы были излюбленным оружием контрабандистов, городской швали и честных купцов, это оружие с легкостью можно было прятать под одеждой, оно не требовало особого мастерства в стрельбе и своей бесовской скорострельностью искупало прочие недостатки. Другое дело, что найти патроны к таким автоматам было делом весьма нелегким.

   Раненная женщина и автомат с полным рожком патронов (Катя проверила), что это значит? О, Господи, раненная же! Катя отложила автомат и склонилась над незнакомкой. Вблизи, запах дурной раны ощущался намного отчетливее, к нему добавлялся другой запах, резкий и непривычный. Должно быть какое-то лекарство. Конечно же! она была горячая, как печь. Губы сухие, потрескавшиеся и воспаленные. Черты лица тонкие, скулы высокие, брови густые, глаза, наверное, огромные, шевелятся под трепещущими веками. Волосы, как мягкое золото. Красивая. И тем уродливее смотрелся шрам, стягивающий правую щеку. Он как отвратительный бледный паук распластался на загорелой коже, от кончика рта до мочки уха. Шрам от ожога, городской доктор такие называл келлоидными. Но, где же рана?

   Плащ укрывающий незнакомку снят… Плохое ранение… в живот. Судя по ее состоянию, жизненно важные органы задеты не были, иначе до гниения тканей дело бы не дошло. Повязка наложена толково. Ого! Настоящие бинты. Только промокло все уже. Необходимо перевязать заново. Лекарства это конечно хорошо, но тут нужно что-то вытягивающие, компресс из вестиморока и стальника и жар нужно сбить, дурной жар, но прежде всего, конечно, с раной разобраться, почистить. Все эти мысли быстро пронеслись в голове Катерины совершенно неосознанно. Ее бабка была лекарка и кое-что уже успела передать внучке, благо Катерина хватала на лету полезные знания. Патрульный врач даже предлагал ей на следующую зиму уехать в город, пойти на курсы Сестер Медицины.

   Тут женщина застонала громче обычного, веки, задрожав, распахнулись, и она произнесла, еле слышно, короткую фразу на неизвестном языке. В ней явно слышался вопрос.

   А за спиной Кати раздался ответ, отчетливо, громко и на том же языке, а после сразу для нее:

   – Девушка, не стоит делать то, о чем потом пришлось бы пожалеть.

   И другой голос, показавшийся ужасно знакомым.

   – Не трухай Катьюнька. Все путем будет. Тогда Катя осторожно повернула голову. В трех шагах от нее стоял незнакомый мужик, низенький и коренастый, а рядом, сквозь пелену зыбкого тумана, улыбался Клим, ее состаничник.

   Вот так они и познакомились. Катя не кинулась с ножом на Вука, потому что, когда мужской голос заговорил за ее спиной со странным, никогда не слышанным ранее выговором, на ее скрюченную руку легла узкая, горячая ладонь Лесы и она произнесла очень тихо, но вполне внятно: “Не бойся, девочка, мы не будем делать тебе зла. Ты можешь нам помочь”. Да и появление Клима выбило ее из боевого настроя. Все-таки это была Судьба, и Катя, вместо того чтобы бороться за свою жизнь выдохнула: “Кто вы?”. С тех пор минуло несколько месяцев. Катя узнала многое. Удивительные вещи были открыты Лесой и Вуком простой станичной девчонке. То, что Вук оказался Другим, а Леса – настоящая женщина, сопровождала его в походе, повергло ее в шок, но даже то, что все истории про кровожадных немряков оказались сказками, были ничем по сравнению с тем, что Катерине удалось узнать о Мире, о том, что было до Изменений, когда она еще не родилась на свет, и что происходило с Миром в Дикие годы. Знания, которыми невиданной щедростью одаряли ее с Вук и Леса, Катерина была просто захвачена с ног до головы. Куда там зелью! Эта жажда была почище наркотического дурмана. За эти несколько месяцев Катя научилась одному из наречий на котором говорили Вук и Леса. Этот язык был самый распространенный в тех местах, откуда они пришли. Она научилась читать и даже немного писать на этом языке (Письменный же язык Края ей был совсем незнаком. Грамотой владели только старики и горожане). Конечно, нелегко было Катерине расстаться со страхами, впитавшимися в нее вместе с молоком матери. Да она, в общем то, и не избавилась от них, просто до сих пор в ее голову никак не укладывалось, что Вук, добряга Вук со своей чуть смущенной улыбкой на пухлом лице, на самом деле немряк. Даже слово другой, которое употребляли и он и Леса, казалось для Кати слишком резким по отношению к Вуку и к Климу с Ириной. Вук не сразу признался в том, что он другой. Катя узнала об этом только через месяц после их необычного знакомства. К тому времени ей уже было известно, что другие такие же живые существа, как и все люди, просто Изменения произошедшие во всем мире, сильно повлияли на их организм. Другие были намного сильнее и выносливее обычного человека. Они могли подолгу обходиться без еды, питья и сна. Могли употреблять в пищу то, что для обычного человека подчас было смертельным, они могли просто не замечать повреждения наносимые их телу, если они не затрагивали жизненно важных органов, могли не опасаться гнева Ярого Ока, разгуливая Днем, как обычной Ночью. Но Кате казалось наиболее удивительным, то что Другие могли ощущать друг друга. И в этом им помогало не бесовское обоняние, как в детских страшилках, а нечто иное. Вук говорил, что это особый род гип-но-из-лу-че-ния, волны испускаемые мозгом. Некоторые, из других, могли обмениваться мыслями не открывая рта, а иные, Вук называл их Трансляторами, могли передавать мысли на очень большие расстояния. В остальном они были такими же людьми, как и все прочие. Именно так на них наткнулся Клим с Ириной: они почувствовали Зов. Никаких рогов, клыков, хвостов и когтей у Вука не было. Только нечеловеческая бледность кожи отличала его на внешний вид, но Вук мог искусно маскировать бледность своего лица и рук особой мазью содержащей коричневый краситель. Он называл ее грим, и тогда уж Катя точно не могла поверить, что перед ней Другой. Через неделю после знакомства Катерины со своими новыми друзьями, поздним утром, Вук и Клим перенесли Лесу в дом Клима. Раньше этого сделать было нельзя. Слишком плоха она была. Вук нес ее от седьмой заставы на руках, именно там Лесу ранили приграничники. Нес ее только Ночью, и пришлось потратить почти двое суток, пересиживая День в Брюховецкой бучажине. Леса болела долго. Рана гноилась и не заживала. А когда опухоль спала, благодаря ли травяным настоям Кати или лекарствам Вука, Леса еще очень долгое время была слаба. Она ужасно исхудала, и только огромные карие глаза светились на ее изможденном лице, и лучистая улыбка дарила свой свет, радующимся ее выздоровлению друзьям. Вук рассказал Катерине, что они третий год идут из очень далекой страны, находящейся на другом континенте, а путь их лежит к западному побережью Океана. Они должны выполнить Миссию, важность которой равнялась только происшедшим в Мире Изменениям. Катя слушала Вука вместе с Климом и у нее кружилась голова. Поверить в подобное было легко, но принять! Принять весьма непросто. Стирая горячечный пот со лба Лесы, подолгу просиживая у ее ложа и слушая удивительные разговоры Клима и Вука, Катя не переставала удивляться – откуда брались силы у этой хрупкой, красивой женщины, так самоотверженно борющейся со смертью? Катя проникалась все большим уважением к этой паре, уважением граничащим с религиозным преклонением, наличием, которого она никогда не страдала. Впервые она встречала человека, который был достоин ее восхищения и этот человек был женщина. Это чувство особенно возросло в ней после одного доверительного разговора…

   Катя долго не решалась спросить у Вука, вопрос, который мучил ее с тех пор, как она узнала правду про других, а спросить у Клима или Ирины ее что-то удерживало, да и она не была уверена в том, что они смогут дать исчерпывающий ответ. И вот однажды, в одно счастливое Утро, когда Леса бодрствовала Катю словно подтолкнуло что-то и она спросила:

   – Леса, я наверное кажусь тебе очень глупой и не в меру любопытной, но мне очень хочется узнать… Мне просто не дает покоя вот что: если все, что говорят о Других почти правда, ну кроме, их ненависти ко всему человеческому, то есть обычному… Если все это так, то правда ли то, что немряки… что другие не могут иметь детей?

   Леса улыбнулась понимающе, и ответила:

   – Я знаю, что ты хотела спросить, но не договорила. Ты умная девочка и этого вопроса я ждала от тебя. Именно в ответе на этот вопрос кроется беда Других и беда многих людей, – тут ее улыбка стала горькой. – Таких, как я, например. И хорошо, что ты спросила это у меня, а не у Ирины или Клима. Это не есть правда, что другие не испытывают боли. Просто они умеют ее терпеть, а от болей в душе они беззащитны так же, как и ты и я.

   – Другие не могут иметь детей, Катенька. И то, что тебе рассказывали правда, если другой будет близок с женщиной, то она тоже станет Другой, но ребенка у них не может родиться. Так было всегда, но не все хотят верить в это. Поэтому-то некоторые из них становятся злыми, они чувствуют себя какими-то уродами и мстят или просто не хотят верить… они берут одну женщину за другой. Очень часто в другом просыпаются звериные инстинкты, инстинкты, которые дремлют в каждом человеке и он становится одержим непреодолимым влечением ко всем женщинам. Про это ты знаешь сама. Там, где жили мы с Вуком, тоже было, как у вас. Только не так много, как здесь. Ваша земля залита кровью, но это особенная земля, ваш Край благословен. Недаром его зовут Колыбелью. Даст Бог таких мест станет больше.

   – Леса, ты говоришь со мной, как с ребенком и я чувствую себя им. Маленькой, глупой и неразумной, как бы я хотела знать хотя бы половину того, что знаешь ты, как бы я хотела увидеть хоть толику того, что видела ты. Я бы отдала половину своей жизни за это.

   – Девочка моя, ты уже отдала половину своей жизни сама не зная этого. – После этих слов Леса протянула руки и привлекла Катя к себе. Катя уткнулась носом в ее мягкие локоны, осторожно приникая к плечу. – Другим труднее чем нам. Гораздо труднее. Они готовы отдать все свои сверхчеловеческие способности только за то, чтобы снова почувствовать себя людьми. Знаешь, что когда Клим вернулся домой, Ирина не была другой….

   – Значит… Они захотели ребенка? Но у них же было уже два? – Катя повернула голову, касаясь лбом теплой щеки Лесы.

   – Не все так просто, Катенька, не все так просто. Я думаю, что Ирина очень любит своего мужа и решила быть с ним вместе, решила разделить его судьбу.

   – Леса, а дети? А как же дети? Степка с Анькой?

   – Дети? Они остаются быть любящими родителями для своих детей. И они это чувствуют. Разве ты не видишь?

   Катя промолчала. С языка едва не сорвался вопрос: “Надолго ли?” И следующий за ним: “А, как тебе удалось, столько путешествуя с Вуком, остаться женщиной?” И словно прочитав ее мысли, Леса сказала:

   – У нас с Вуком не было детей… – Что? – Катя приподняла голову и встретила взгляд Лесы. Глаза у нее были необычно темными. – Так вы с Вуком…

   – Да, Катенька, мы с Вуком муж и жена. Мы поженились, как раз перед тем, как начались Изменения.

   – Господи! Но как… – Катя осеклась, закрыв рот ладошкой.

   – Мы ученые, Катенька. Мы знали, что результат может быть только один. И кроме того… Кроме того Вук любит меня… очень сильно любит. Понимаешь? – голос Лесы пресекся.

   Катя беззвучно кивнула и бережно обняла Лесу за плечи.

   Катя спешила. Почти половина покосья была пройдена. До Границы, за которой клубился Туман, оставалось не более пятисот метров. Там в Убежище ее должны ждать Вук и Леса. Когда первые ослепительные бичи Ярого Ока, ударили в Жертвенные Столбы, она уже нырнула за гостеприимный полог. Даже если бы опоздала, ничего страшного не произошло, если быть осторожным и аккуратным, зимой можно разгуливать даже в Полдень без всякого ущерба для здоровья. Пока лучи не достигли земли Туман еще молочно бел, он слабо светится и вполне прозрачен, но сверху уже спускаются одинокие лениво колыхающиеся зеленоватые нити – первые вестники Рассвета. Катя шла вдоль достопамятного овражка. Под пологом снега совсем не было, здесь все дышало покоем и уютом. Не отрывая взгляда от тропки перед собой, Катя поспешала. В ее голове хаотично роились мысли, она думала о своих друзьях. Первые два месяца Леса была еще очень слаба, чтобы продолжить путь, потом, когда она окрепла, Катя с тоской ждала расставания, но Вук и Леса не ушли. Вук сказал, что их ищут, он получил послание о том, что дружеская цепочка провалена по всему маршруту движения, враги устроили ловушки и рыщут по маршруту, и пока необходимо затаиться. Так наступил новый год. А вот совсем недавно Леса сказала Кате, что они скоро уйдут, здесь стало слишком опасно оставаться. Катя и сама понимала это. Станичники косо поглядывают на нее, про Клима вообще ходят странные слухи, а бабка, хотя Катя уже не вскидывалась по ночам с жутким криком (Убийца перестал посещать ее во сне), частенько плакала и несколько раз порывалась заговорить с Катей, но та лишь отшучивалась. В последнее время она прихварывала и отнимала у Кати много драгоценного времени, но Катя была с ней всегда ласкова и предупредительна, общаясь с Лесой нельзя было быть грубым к другим. Все обходили Катю за версту. Раз или два она слышала, брошенное в спину злым шепотом: “Подстилка нежити!” и обмирала от страха. От страха не за себя, а за Лесу, Вука, Клима, Ирину и их детей: Аньку со Степкой. Вообще Катя не любила детей, наверное сказывалась неприязнь к сверстникам, которые с момента смерти матери и отца, как хотели издевались над сиротой, пока она не показала себя диким зверенышем, проколов своим ножом одному ретивому обидчику, обе щеки. Но Степка с Анькой стали для Кати, как меньшие брат с сестрой. Они совсем не походили на других детей. Клима и Ирину они слушали без затрещин и понуканий. На улице держались особняком и ни с кем из ребятни не водили дружбы. На Лесу, пока она лежала больной в их дому, смотрели широко раскрыв глаза и рты, боясь дохнуть в ее сторону, а если она уделяла им немного внимания, напевая своим чудным голосом смешные песенки на языке своей страны, они были вне себя от радости и их мордахи буквально светились от счастья в полумраке комнат. Если Лесу они боготворили, то с Вуком у них была поставлена дружба на широкую ногу. Обычно шумные игры завязывал Клим, тоже любитель пошутить и побалагурить, потом он сваливал своих байстрюков на “дядю Вуку”, и вот тут уже поднимался дым коромыслом. В такие минуты Катя не на шутку опасалась, что их возню слышит вся улица, а уж когда Вук начинал рассказывать свои удивительные сказки из прошлых времен, которые лежали за Гранью, слушать их собирались не только дети с Катей, но посмеивающийся в бороду Клим с Ириной. С такими мыслями Катя подходила к ломовищу. Тропка пошла в гору, и Туман радужно переливался, отмечая наступление нового Дня. Навстречь, маяча смутными силуэтами, выходили первые дерева. Одно дерево она миновала буквально в двух шагах и не видела, как из-за него выскользнула человеческая фигура и в два прыжка настигла свою жертву.

   Страшный удар обрушился на Катину голову. В мозг тошнотворно плеснуло горячим, колени подогнулись, и тело рухнуло на холодную землю. Кто-то склонился над ней и сиплый голос произнес:

   – Тю, Баук, это ж баба!

   Чьи-то пальцы впились в плечо и перевернули обмякшую Катю на спину, человеческие тени, выныривая из Тумана, одна за другой подходили к лежащей. Другой голос, тихий и вкрадчивый, прошелестел из далекого далека:

   – Господь милостив к нам, ребятки. Заодно и позабавимся.

   Потом наступила добрая Ночь.